Музыка Сфер

[Вераста Гертруда]

Музыка... Она все время с нами. Она приносит счастье, радость, надежду и веру в
лучшее, утешение, опору, силу. Является поддержкой в трудных жизненных
ситуациях. И не зря бытует мнение, что музыка имеет преобразующую
чудотворную силу. Все великие композиторы (как зарубежные, так и
русские композиторы) доказали это своими гениальными произведениями.


Каждая временная эпоха преподнесла нам своих великих композиторов. И
композиторы 19 века, и композиторы 20 века, и советские композиторы,
все они писали произведения, которые уже заняли свою веху в истории
человечества, и стали для всех поколений образцом не только в музыке,
и, несмотря на давность создания, призваны служить на радость людям.


ВЕЛИКИЕ КОМПОЗИТОРЫ мира


Великие композиторы – это не просто словосочетание, это гордое
название. Ведь композиторы огромным упорным трудом и талантом добились
того, чтобы классическая музыка – и современная, осталась в сердцах
людей не на месяцы, а на долгие годы и века. Именно классическая
музыка, влияющая на настроение, выражающая чувства и заставляющая
задуматься, пользуется популярностью – современные произведения в
большинстве своем однодневки. И советские композиторы, и зарубежные
композиторы, над созданием своих шедевров много и тяжело работали.
Великие композиторы носят такое гордое название потому, что огромным трудом и талантом они добились того, что музыка, которую они
создавали, влияла на настроение, высказывала отношения и чувства,
заставляла задуматься, волноваться и тревожиться.

    Музыка великих композиторов не устаревает и не забывается, оставаясь всегда привлекательной и достойной. И наши отечественные композиторы, и зарубежные, над созданием своих
произведений много и тяжело работали. Многие из них ушли из жизни в
молодом возрасте.

    Практически все великие композиторы открыли в себе музыкальные способности еще в детстве, после чего многих из них
заставляли давать концерты, зарабатывая на этом большие деньги и лишая
их детства. Также многим композиторам приходилось, для того, чтобы
нормально существовать, еще и работать по специальности, не связанной с
музыкой. Например, русский композитор Бородин преподавал химию, однако
ему повезло – химия также являлась его любимым хобби.

    Уникальный гений композитора Л. Бетховена позволил ему продолжать музыкальную деятельность даже после полной потери слуха.
Композитор помнил, как звучат ноты, и записывал музыку, которая
рождалась в его голове.

    Многие произведения, которые написаны данными композиторами, стали практически народными. Самыми яркими примерами
этого служит «Свадебный марш» Мендельсона, «Танец с саблями» К.
Хачатуряна.

 

 

 

[Вераста Гертруда]

Комедия! Я на работе мучаюсь, пытаясь загрузить фрагменты из балета Чайковского - получаются только пустые места. А дома удалось сесть за комп, а они-то загружены!

[Елена Орлова]

Спасибо, что не отступила!

[Вераста Гертруда]

ВИВАЛЬДИ Захотелось прослушать некоторые из произведений Вивальди. Потом, после прослушивания, почему-то плавно переключилась на прочтения информации о композиторе. И хотя биография "неистового" сеньора Антонио в свое время была заучена мною "до дыр", "белых пятен" в ней достаточное количество.
Помимо того, что 4 марта 1678 года в Венеции в семье Вивальди появился первенец. Родившийся на седьмом месяце ребенок отличался столь слабой конституцией, что из-за смертельной опасности был тут же крещен повивальной бабкой под именем Антонио Лучио. И все...Далее следуют скудные факты жизни и деятельности великого венецианца.
Копаю дальше. И случайно нахожу вот это эссе Е. Овчинниковой. Достаточно интересная версия рождения Вивальди. Уж не знаю, действительно ли ЭТО произошло, так как многое в его жизни до сих пор остается неясным. Или же здесь красной нитью проходит фантазия автора? Да, и не совсем уверена в том, что монах Вивальди был аббатом. Насколько мне известно, согласно документам, 18 сентября 1693 года, в возрасте 15 с половиной лет, Антонио Вивальди получил тонзуру и звание "вратаря" — низшей степени священства, предоставлявшей право отворять врата храма. В последующие годы он принял еще три низших и две высших степени посвящений, необходимых для получения звания священника и права служить обедню...А теперь, собственно, и само эссе:
Церковный хор допевал последние аккорды торжественной мессы. Главную партию вел аббат, вдруг он замолчал, не допев до конца. Хор, лишившись солиста, еще некоторое время тянул свои партии, потом наступило недоуменное молчание. Удивленная паства подняла головы, аббат стоял у алтаря, глядя на икону Христа так, как будто оттуда снизошел сам Иисус. Потом он резко повернулся ко всем спиной и молча убежал в ризницу.
Люди стояли, недоуменно переглядываясь, не зная, продолжать молиться, или расходиться по домам, затем по храму волной покатился громкий шепот:
- Сумасшедший, аббат сошел с ума….
Аббат всегда был несколько странным. Маленького роста, с впалой грудью и узкими плечами. Голова же, напротив была непропорционально большой, и, вдобавок, увенчанной огромной шапкой ярко-рыжих волос, за что и прозвали его рыжим аббатом. Впрочем, прозвище досталось ему в наследство от отца, который тоже был ярко-рыжим. Его большие светлые глаза смотрели на мир всегда немного грустно, казалось, он видел что-то такое, что было недоступно простым смертным.
Вот и сейчас он увидел нечто, что заставило его бросить службу. В первый раз он увидел это там, на кладбище. Было самое начало весны, природа только начала пробуждаться от долгого зимнего сна. Солнышко уже дарило свое тепло, и его яркий свет проникал во все самые темные уголки, давая людям надежду на будущее. Хотелось петь вместе с птицами, которые тоже, казалось, оттаяли и громко распевали свои незамысловатые песенки.
Но люди, которые медленно шли сейчас по дороге, хмуро опустив головы, не замечали этой всеобщей весенней радости. Небольшая похоронная процессия продвигалась к кладбищу, неся совсем маленький гробик. Малыш Антонио, родившийся 6 дней назад очень слабеньким, семимесячным, не смог выжить.
Убитая горем мать уже не плакала, просто шла, глядя в одну точку, как будто окаменела. Она так ждала этого малыша, представляла себе, как будет играть с ним, как будет любить его, и вот теперь не может даже взять на руки это маленькое холодное тельце. Подойдя к кладбищу, процессия остановилась у свежевырытой могилки и старый священник начал читать свою короткую речь.
Словно услышав его молитвы, Антонио очнулся от сна, почувствовав, что задыхается. Он жадно глотал воздух, который еще оставался в этом маленьком заколоченном гробике, и не было сил закричать, что он жив. Малыш смотрел широко раскрытыми глазами на деревянную крышку, сквозь щели которой пробивался яркий солнечный свет.
Вдруг света стало больше, намного больше, свет заполнил собой все это маленькое пространство, в котором он лежал, казалось, яркий свет окутывал его теплом, пытаясь согреть. Антонио увидел над собой чье то лицо. Незнакомый человек очень внимательно смотрел на него своими лучистыми, голубыми и прозрачными как небо, глазами. Малыш услышал чудесную музыку, она успокоила и позволила ему немного расслабиться. Страх, сжимавший в комочек маленькое тельце и не дававший вздохнуть, куда то улетучился. Антонио изо всех своих силенок вдохнул слабыми легкими оставшийся в гробике воздух и закричал.
Этот слабый крик услышала, а вернее почувствовала его мать, Камилла. Словно обезумев, она бросилась к гробику и начала руками отрывать крышку. Отец малыша, Джованни, попытался остановить ее, но мать не давала опустить гробик в землю и кричала, что их сынишка жив. Решив, что Камилла сошла с ума от горя, Джованни наклонился, чтоб обнять ее и увести с кладбища.
В этот момент ребенок закричал снова, и отец тоже услышал этот слабый звук. Джованни сорвал крышку и еще более яркий свет хлынул на Антонио, на мгновение ослепив его. Малыш зажмурился и снова закричал изо всех сил. Камилла схватила его на руки, крепко прижав к себе, как будто боялась, что кто-то опять попытается отнять у нее это слабое беспомощное тельце. Так Антонио родился второй раз.
С тех пор этот теплый, яркий согревающий его больное тело и душу, свет он видел очень часто. Свет возникал неожиданно, в самый неподходящий момент, а вместе с ним к Антонио всегда приходила музыка. Эта музыка была прекрасна, она казалась рожденной самим небом, солнцем, и он всегда торопился записать ее, пока она не исчезла, не улетучилась вместе с этим чудесным светом.
Вот и сейчас, во время мессы, он поднял голову и взглянул на икону Иисуса Христа, Иисус смотрел на него своими бездонными, печальными глазами. Они словно ожили, излучая тот самый волшебный свет, и пытаясь рассказать Антонио что-то важное. И в этот момент он перестал слышать хор, а в голове зазвучала совсем другая мелодия. Она переливалась всеми цветами радуги, звенела божественными колокольчиками, она парила там, под куполом, потом словно взрывалась скрипичными трелями и осыпалась вниз звуками кульминации.
Музыка звучала в нем так сильно, что он не мог ей сопротивляться, Антонио убежал в ризницу, схватил первый попавшийся листок бумаги и начал писать. Он писал, лихорадочно прислушиваясь к звукам, пока в его голове не прозвучал последний аккорд этой чудесной мелодии.

Только потом аббат повернулся лицом к молящимся, и, увидев недоуменное выражение лиц, услышав их перешептывания, понял, что этот поступок будет стоить ему сана. Впрочем, ему было все равно, он никогда не хотел быть священнослужителем. Его отец настоял на этом. Антонио хотелось заниматься только музыкой. Отец был скрипачом Капеллы Святого Марка, мама тоже умела играть на скрипке, и музыка окружала Антонио с самого детства. Ему безумно хотелось не только слушать игру родителей, но и самому играть те мелодии, которые звучали в его маленькой огненно-рыжей головке.
В 5 лет отец начал учить его играть на скрипке, малыш был настолько способным учеником, что уже к 10 годам мог свободно подменять своего отца в Капелле. Руководитель Капеллы так полюбил маленького рыжеволосого гения, что сам начал учить его композиции и игре на органе.
Настойчивость и целеустремленность Антонио поражала, он всегда очень много работал, несмотря на свое слабое здоровье. Приступы удушья мучили его с детства. Когда музыкант начинал задыхаться, ему казалось, что он снова там, в маленьком заколоченном гробике, воздуха остается совсем мало, и надо успеть сделать что-то очень важное. Что-то, ради чего он остался жить на этом свете. Он много и быстро писал, казалось, музыка жила в нем всегда.
Музыка стала для него жизнью, помогла забыть о непреодолимых, казалось бы, проблемах. Антонио Вивальди не только сочинял концерты, оперы, духовную музыку, но и был виртуозным исполнителем, много преподавал, был импрессарио в театре, ставил почти все свои оперы сам, объездил с гастролями всю Италию.
Неизвестно, откуда брались силы в этом маленьком, больном теле. Казалось, сам бог помогал ему выжить и рассказать людям о том, как можно победить болезнь и не сдаваться.
Невозможно найти другую музыку, в которой было бы так много жизненной силы, энергии и гармонии, солнца и света, как в его концертах.

[Елена Орлова]

http://prostopleer.com
По этой ссылке можно создавать плейлисты с музыкой, а потом брать код и вставлять сюда.
Я пользуюсь...
Спасибо за Вивальди!

[Вераста Гертруда]

СТРАДИВАРИ
Мастер Антонио Страдивари родился в 1644 году! Повествование перенесет вас более чем на 300 лет назад и более чем на две тысячи километров на запад, в Итальянский город Кремону. И вы познакомитесь с замечательным человеком, превратившим ремесло мастера, делающего музыкальные инструменты, в подлинное, высокое искусство.

Время - 1720 год. Место - Северная Италия. Город - Кремона. Площадь св. Доминика. Раннее утро. Еще пустынны улицы и закрыты оконные ставни. Торговцы открывают двери своих лавок, наполненных разными товарами: кружевами, разноцветными стеклами, мозаикой. Прохожих мало - женщины в пестрых шалях с большими корзинами в руках, беззаботно напевающие, водоноски с медными ведрами, подмастерья, торопливо идущие на работу. На крыше длинного, узкого трехэтажного дома, на открытой плоской террасе, ярко освещенной солнцем, уже появился высокий худощавый старик в белом кожаном переднике и в белом колпаке мастера. И ранние прохожие кланяются ему и громко приветствуют: - Buon giorno, signore Antonio! Он служит им часами, точными и не отстающими вот уже пятьдесят лет. Если бы в шесть часов на террасе этого дома вместе с солнцем не появился мастер Антонио, это означало бы: либо время переменилось в Кремоне, либо мастер Антонио Страдивари болен. И он кивает им в ответ; поклон его важен и снисходителен, потому что он богат и стар. Эта небольшая терраса на крыше дома, называемая в Кремоне seccadour, - любимое место его работы. Здесь он заканчивает, покрывает лаком и сушит свои инструменты. В углу стоит раздвижная лесенка, чтобы спускаться в люк, устроенный в полу, где хранится отборное, испытанное дерево. Вдоль бревенчатой стены террасы протянуты узкие, длинные полосы пергамента. Здесь висят блестящие лакированные скрипки. Бока их греются на солнце. В соседних домах на таких же точно террасах сушат белье и плоды - золотистые померанцы, апельсины, лимоны, а на этой террасе вместо плодов сушатся на солнце скрипки. Мастер верит в солнце. Когда солнце льется по блестящему темному дереву его скрипок, ему кажется, что его скрипки зреют. Он сосредоточенно работает час, два, потом спускается в первый этаж; там его мастерская и лаборатория. Стучат. В дверях стоит толстый человек в почтительной позе. Увидя его, мастер вдруг срывается с места, хватает по пути лежащий на верстаке деревянный брусок и с неожиданной легкостью и быстротой подскакивает к гостю.

- Что вы мне прислали?!

Толстяк отступает.

Мастер рассержен, и его важности как не бывало.

Он подносит к самому носу толстяка брусок.

- Пощупайте, - говорит он, - да, да, синьор, пощупайте, - повторяет он, потому что толстый человек уклоняется. И длинными худыми пальцами он хватает руку толстяка и тычет в дерево. И торжествующе смотрит: - Ведь оно твердое, как железо, оно может только скрипеть, вы скоро станете присылать мне дерево с пятнами и сучками.

Толстяк молчит и ждет.

- Вы вероятно, ошиблись адресом, - ворчит старик, стихая, - вы хотели послать эту елку гробовщику, потому что это дерево поистине для гроба, эта елка росла на болоте, а потом вы, вероятно, поджаривали ее на огне, как поджаривают каштаны.

И он внезапно успокаивается.

- Где другие образцы?

Толстый поставщик не очень сконфужен, он много лет поставляет мастеру дерево и знает его характер. Он показывает новые образцы.

- Вот это - редкое дерево. Оно из Турции.

- Как вы его раздобыли?

Тут толстяк делает значительное выражение и подмигивает мастеру. Лицо его на этот раз совершенно плутовское.

- Кораблекрушение... - шепчет он, - и как только я увидел это дерево, я, не торгуясь, купил его, потому что я знаю, синьор Антонио, какое дерево вам нужно.

- А вы еще по-прежнему ловите эту рыбку?- спрашивает мастер как бы презрительно, но вместе с тем с любопытством.

Толстяк конфузливо улыбается и закатывает глаза.

- О, синьор, если бы вы захотели посмотреть, какие жемчуга отдало на этот раз море!

- Мне не надо жемчугов, - говорит Страдивари спокойно.

О его богатстве ходят в Кремоне сказки, а он скуп, подозрителен и не любит, когда его считают богатым.

Страдивари садится за стол и начинает пристально рассматривать дерево.

Он измеряет, пробует на ощупь расстояние и выпуклость годовых наслоений, следит глазом по тонким линиям древесины, берет лупу и рассматривает мелкий древесный рисунок. Потом щелкает дерево ногтем, твердым, как лопатка, ногтем мастерового и сразу же быстро подносит к уху, строгает и опять подносит к уху, осторожно постукивая по краям. Точно добивается, чтобы дерево заговорило.

Потом направляется в соседнюю комнату.

Тяжелая, обитая войлоком дверь. Единственное высокое окошко завешано темным полотном. На столах и полках стоят бутыли, прозрачно-янтарные, желтые, красные... Густо и остро пахнет мастикой, сандараком и терпентином. Горят небольшие лампочки, греются реторты, колбы. Отдельно на столе стоят весы самых разнообразных размеров, от средних до малых, лежат циркули, ножички, пилы, пилки, начиная с грубых до мелких игольчатых.

На стенах висят таблицы вычислений, измерений. Ни одной картины, хотя мастер и любит живопись. Картины висят в жилых комнатах мастера. Там после работы, его глаза будут отдыхать на ясных, спокойных линиях и мягких красках. А здесь рабочий час. Он строг даже к самому себе, Перед ним на стол какие-то торопливые отметки, словечки, кривые линии. Доступ в эту комнату закрыт для всех. Сюда никто не допускается, даже ученики.

В этой комнате мастер хранит и прячет от любопытных глаз свои секреты - секреты лака, которым покрывает скрипки.

Целыми ночами просиживает он среди едких запахов, смотрит на скудный свет лампочек, золотую и темно-оранжевую жидкость в пробирках и колбах, испытывает ее эластичность, прозрачность и матовость.

Так - целыми ночами.

Потом слегка приподнимает штору в высоком окошке. Свет врывается в комнату.

- А, - говорит мастер, - уже утро.

Он прекращает работу, тушит свет, выходит, запирая дверь на тяжелые засовы, подозрительно прислушивается. Над составами лаков мастер трудится всю жизнь: одним составом он пропитывает дерево - и это улучшает звук; другой он накладывает вторым слоем - и инструмент приобретает блеск и красоту. Его скрипки то золотистые, то светло-коричневые, и вот теперь, к концу его жизни, темно-красные.

Никто не знает его секретов. Днем он редко сюда заходит.

Вот почему толстый человек, который принес дерево, жадно вглядывается, когда на миг открывается дверь в это логово мастера.

Но нет, в комнате мрак - занавеса спущена. Страдивари опускает дерево в чан с сильно пахнущей жидкостью, ждет; вынув, долго и внимательно смотрит на невидимые прежде и ставшие заметными извилистые тончайшие прожилки.

Лицо его начинает проясняться, он любовно поглаживает влажное дерево рукой и возвращается в мастерскую.

Уже собрались ученики. Среди них-сыновья мастера, его помощники. Омобоно и Франческо, с хмурыми еще заспанными лицами. Они вполголоса разговаривают.

Заслышав быстрые и широкие шаги отца, каждый подходит к своему верстаку и слишком внимательно и поспешно над ним наклоняется.

Страдивари входит оживленный.

- Вот это - то, что мне нужно. Это дерево будет петь. Вы слышите - оно поет. Франческо, - позвал он своего старшего сына, - поди сюда, сынок, послушай.

Франческо с робким видом ученика подошел к отцу. Старик приложил брусок к плечу, как будто бы это была скрипка, и стал осторожно постукивать концом смычка, внимательно прислушиваясь к звуку и наблюдая за лицом сына.

Ученики смотрели восторженно и раболепно.

Да, у такого мастера стоит работать. Этот сухопарый ворчун-старик знает дело, дерево в его руках как будто само оживает.

Но как трудна жизнь в мастерской Антонио Страдивари!

Беда ученику, опоздавшему хоть на одну минуту, хоть однажды забывшему указание мастера.

Он груб, строг и придирчив. Он заставляет начинать сызнова работу, уже доведенную до конца, если какая-нибудь маленькая деталь придется ему не по вкусу.

Но их не соблазняет более легкая жизнь в других мастерских. Они понимают, как многому могут здесь научиться. Только у наследников мастера, его помощников Омобоно и Франческо бегают глаза, не то от завести, не то от недоумения.

Отчего он так хорошо умеет выбирать из сотни брусков один? Отчего так поют его скрипки? Почему они оба работают уже не над первой скрипкой, и сорта дерева те же, что у отца, одинаковы и форма и размеры, и как будто не различишь с виду, какая сработана ими, и какая отцом, но достаточно прикоснуться смычком, и с первого звука все становится ясным: скрипки, сделанные ими, звучат глуше, деревяннее.

Отчего отец не расскажет им своих секретов, отчего не позволяет заходить в его лабораторию, где проводит ночи?

Ведь немолод, не унесет же он с собою в могилу и секреты лака, и капризные цифры своих измерений! И злость отражается в их глазах, мешает сосредоточиться и работать.

- Вы можете идти, - обращается Страдивари к поставщику, - приготовьте еще клен для нижних дек.

И вдруг добавляет, когда толстяк уже на пороге:

- А жемчуга принесите. Я посмотрю. Если недорого, может быть и куплю.

Страдивари направляется к своему верстаку. Все принимаются за прерванную работу.

Через всю комнату мастерской длинными рядами протянута проволока. К ней подвешены повернутые то спинками, то бочками скрипки, виолы. Выделяются своими широкими деками виолончели.

За ближащим верстаком работают Омобоно и Франческо. Немного поодаль - любимые ученики мастера Карло Бергонци и Лоренцо Гваданини. Им поручает мастер ответственные работы над деками: распределение толщин, вырезку эфов. Остальные заняты тем, что приготовляют дерево для обечаек, выстругивая прикрепленную одной стороной к верстаку пластинку, или занимаются сгибанием обечаек: нагревают в большой печке железный инструмент и начинают сгибать им пластинку, погружая ее по несколько раз в воду. Другие строгают фуганком пружину или душку, учатся рисовать очертания скрипок, изготовляют грифы, вырезают подставки. Некоторые заняты починкой старых инструментов. Страдивари работает молча, исподлобья наблюдая за своими учениками; иногда его глаза с грустью останавливаются на хмурых и угрюмых лицах сыновей.

Звенят тонкие молотки, визжат легкие напильники, перемежаясь со звуками скрипки.

У окна толпятся босоногие мальчишки. Их привлекают звуки, доносящиеся из мастерской, то визгливые и резко дребезжащие, то внезапно тихие и мелодичные. Они стоят некоторое время, раскрыв рты, жадно заглядывая в окно. Мерный ход пилок и тонкий молоточек, бьющий равномерно, завораживают их.

Потом им сразу становится скучно и, шумя, прыгая и кувыркаясь, они расходятся и запевают песенку всех лаццарони - уличных мальчишек Кремоны.

Старый мастер сидит у большого окна. Он поднимает голову, прислушивается. Мальчишки разбрелись. Только один все поет.

Мастера привлекает нежный, чистый звук голоса.

- Вот такой чистоты и прозрачности должны мы достигнуть, - говорит он, обращаясь к своим ученикам.

[Елена Орлова]

А продолжение будет?

[Вераста Гертруда]

СТРАДИВАРИ ( продолжение)

Начало и конец

Антонио Страдивари родился в 1644 году в маленьком городке близ Кремоны. Его родители жили раньше в Кремоне. Страшная чума, начавшаяся в Южной Италии, переходила с место на место, захватывала все новые области и докатилась до Кремоны. Город опустел, улицы обезлюдели, жители бежали куда глаза глядят. Среди них были и Страдивари - отец и мать Антонио. Они бежали из Кремоны в небольшой городок поблизости, вернее село, и больше в Кремону не возвращались.

Там, в селе близ Кремоны, прошло детство Антонио. Отец его был обедневший аристократ. Он был человек гордый, скупой, нелюдимый, любил вспоминать историю своего рода. Отцовский дом и малый городок быстро надоели молодому Антонио, и он решил уйти из дому.

Перебрав много профессий, он всюду испытал неудачу. Хотел стать ваятелем, подобно Микеланджело, линии его статуй были изящны, но лица были не выразительны. Он бросил это ремесло, зарабатывал свой хлеб резьбой по дереву, изготовляя деревянные украшения для богатой мебели, пристрастился к рисованию; с величайшем страданием изучал он орнаментику дверей и стенной живописи соборов и рисунки великих мастеров. Потом его привлекла музыка, и он задумал стать музыкантом. Упорно учился скрипичной игре; но пальцам не хватало беглости и легкости, а звук скрипки был глух и резок. О нем говорили:" Ухо музыканта, руки резчика ". И он бросил ремесло музыканта. Но, забросив не забыл его. Он был упрям. Часами смотрел на свою скрипку. Скрипка была дурной работы. Он разобрал ее, изучил и - выбросил. А купить хорошую у него не хватало средств. Тогда же, будучи 18-летним юношей, он поступил учеником к знаменитому скрипичному мастеру Николо Амати. Годы, проведенные в мастерской Амати, запомнились ему на всю жизнь.

Он был бесплатным учеником, исполнял только черновую работу и починки и бегал по различным поручениям мастера. Так продолжалось бы долго, если бы не случай. Мастер Николо зашел в мастерскую во вне урочное время в день дежурства Антонио и застал его за работой: Антонио вырезал эфы на брошенном, ненужном обрезке дерева.

Мастер ничего не сказал, но с тех пор Антонио уже не приходилось разносить готовые скрипки заказчикам. Он проводил теперь весь день, изучая работу Амати.

Здесь научился Антонио понимать, как важен выбор дерева, как добиться того,чтобы оно звучало и пело. Он увидел, какое значение имеет сотая доля в распределении толщин дек, понял назначение пружины внутри скрипки. Теперь ему открылось, как необходимо соответствие отдельных частей между собой. Этому правилу следовал он затем всю жизнь. И, наконец, оценил важность того, что некоторые ремесленники-мастера считали только украшением, - важность лака, которым покрывается инструмент.

К его первой скрипки Амати отнесся снисходительно. Это придало ему силы.

С необыкновенным упрямством добивался он певучести. А когда добился, что его скрипка звучала так, как у мастера Николо, ему захотелось, чтобы она звучала по-другому. Его преследовали звуки женских и детских голосов: вот такими певучими, гибкими голосами должны звучать его скрипки. Это долго ему не удавалось.

" Страдивари под Амати ", - говорили о нем. В 1680 году он оставил мастерскую Амати и начал работать самостоятельно.

Он придавал скрипкам разную форму, делая их длиннее и уже, то шире и короче, то увеличивал, то уменьшал выпуклость дек, его скрипки уже можно было различить среди тысячи других. И звук у них был свободный и певучий, как голос девушки утром на кремоновской площади. Он стремился в юности быть художником, любил линию, рисунок и краску, и это осталось навсегда у него в крови. Он ценил в инструменте, кроме звука, его стройную форму и строгие линии, любил украшать свои инструменты, вставляя кусочки перламутра, черного дерева и слоновой кости, рисовал на шейке, бочках или углах маленьких купидонов, цветки лилии, плоды.

Еще в молодости он сделал гитару, в нижнюю стенку которой вставил полосами слоновую кость, и она казалась как бы разодетой в полосатый шелк; звуковое отверстие он украсил резаными по дереву сплетениями из листьев и цветов.

В 1700 году ему была заказана четера. он долго с любовью работал над ней. Завиток, завершавший инструмент, изображал голову Дианы, обвитую тяжелыми косами; на шее было надето ожерелье. Ниже он выточил две небольшие фигуры - сатира и нимфы. Сатир свешивал свои козлиные ножки крючком, крючок этот служил для ношения инструмента. Все было выточено с редким совершенством.

В другой раз сделал он карманную узкую скрипку - "сордино" - и завитку из черного дерева придал форму негритянской головы.

К сорока годам он был богат, и его знали. О его богатстве складывали поговорки; в городе говорили: "Богат, как Страдивари".

Но жизнь его не была счастливой. У него умерла жена; он потерял двух взрослых сыновей, а их он хотел сделать опорой своей старости, передать им секрет своего ремесла и все, чего он добился за всю жизнь.

Оставшиеся в живых сыновья Франческо и Омобоно хотя и работали вместе с ним, но не понимали его искусства, - лишь старательно подражали ему. Третий же сын, Паоло, от второго брака, и совсем презирал его ремесло, предпочитая заниматься коммерцией и торговлей; это было и легче, и проще. Еще один один сын, Джузеппе, стал монахом.

Теперь мастеру шел 77-й год. Он достиг глубокой старости, большого почета, богатства.

Жизнь его подходила к концу. Оглядываясь, он видел свою семью и все возраставшую семью своих скрипок. Дети имели свои имена, скрипки - свои.

Жизнь его кончалась мирно. Для большего спокойствия, чтобы все было чинно, как у людей зажиточных и почтенных он купил склеп в церкви св. Доминика и сам определил место для своего погребения. А кругом со временем лягут его родные: жена, сыновья.

Но когда мастер думал о сыновьях, он омрачался. В это было все дело.

Он оставлял им свое богатство, они построят или, вернее, купят себе хорошие дома. И богатство рода будет рости. Но разве напрасно работал он, добился, наконец, славы и знаний мастера? И вот мастерство оставить некому, мастерство может принять в наследство только мастер. Старик знал, как жадно добиваются его сыновья отцовских секретов. Не раз заставал он во внеурочное время Франческо в мастерской, находил оброненную им записную книжку. Чего искал Франческо? Зачем рылся в записях отца? Тех записей, которые ему нужны, он все равно не найдет. Они крепко заперты на ключ. Иногда, думая над этим, мастер сам переставал понимать себя. Ведь через три года, пять лет его сыновья, наследники, все равно откроют все замки, прочтут все его записи. Не отдать ли им заблаговременно те "секреты", о которых все говорят? Но не хотелось отдавать в эти короткие тупые пальцы такие тонкие способы составления лаков, записи неровностей дек - весь свой опыт.

Ведь все эти секреты никого не могут научить, они могут помочь. Не отдать ли их в руки жизнерадостного Бергонци, который переимчив и ловок? Но сможет ли Бергонци применить весь широкий опыт своего учителя? Он - мастер виолончели и любит больше всего этот инструмент, а ему, старому мастеру, несмотря на то, что он немало времени и труда положил на создание совершенной виолончели, хотелось бы передать весь свой накопленный опыт, все свои знания. Да и, кроме того, это значило бы обокрасть своих сыновей. Ведь как честный мастер копил он для своего рода все знания.И теперь оставить все чужому? И старик медлил, не принимая решения - пусть до времени записи лежат под замком.

А теперь еще другое стало омрачать его дни. он привык быть первым в своем мастерстве. Давно уже на кладбище лежал Николо Амати, мастерская Амати распалась еще при его жизни, и он, Страдивари, - преемник и продолжатель искусства Амати. В скрипичном мастерстве до сего времени не было равного не только в Кремоне, но и во всей Италии, не только в Италии, но и во всем мире - ему, Антонио Страдивари.

Но только до сего времени...

Давно уже шли, сначала сомнительные и робкие, а потом и вполне ясные слухи о другом мастере из семьи хороших и способных, но несколько грубых мастеров.

Мастера этого Страдивари хорошо знал. И в начале он был вполне спокоен за себя, потому что человек, который может достичь чего-либо в скрипичном деле, прежде всего, должен быть человеком жизни спокойной, трезвой и умеренной, а Джузеппе Гварнери был пьяница и буян. У такого человека дрожат пальцы и слух всегда туманен. И однако же...
И вот однажды...

И вот однажды, рано утром, когда еще не начиналась жизнь в его мастерской, а он по обыкновению уже побывал и на секадоре, и спустился вниз - проверить лаки, - в дверь постучались. Принесли в починку скрипку. Всю жизнь Страдивари, работая над новыми скрипками, не забывал благородного мастерства починки. Он любил, когда из ломанных, старых скрипок работы хороших, средних и совсем неизвестных мастеров получались скрипки с чертами его мастерства; от правильно поставленной пружины или оттого, что он покрывал скрипку своим лаком, чужая скрипка начинала звучать благороднее, чем раньше, до поломки, - к инструменту возвращались здоровье и молодость. И когда заказчик, отдававший инструмент в починку, изумлялся перемене, мастер чувствовал гордость, как врач, излечивший ребенка, когда его благодарят родители.

Человек, который принес скрипку, не был кремонцем; он объяснил, что его хозяин два года назад проездом купил здесь эту скрипку, и вот теперь ее поломали, надо починить. Адрес мастера он потерял в дороге, но конечно, он попал, куда надо: все здесь указывают на знаменитого мастера Антонио Страдивари.

- Покажите вашу скрипку, - сказал Страдивари.

Человек бережно достал из футляра скрипку, не переставая болтать:

- Мой хозяин - большой знаток, он высоко ценит эту скрипку, она поет таким сильным, густым голосом, какого мне не доводилось слышать до сих пор ни одной скрипки.

Скрипка - в руках Страдивари. Она - большого формата; светлый лак. И он сразу понял, чьей она работы.

- Оставьте ее здесь, - сказал он сухо.

Когда болтун, кланяясь и приветствуя мастера, ушел, Страдивари взял смычок в руки и стал пробовать звук. Скрипка, действительно звучала мощно; звук был большой, полный. Поломка была незначительная, и это не очень повлияло на звук. Он стал ее рассматривать. Скрипка сработана прекрасно, хотя у нее слишком большой формат, толстые края и длинные, похожие на складки смеющегося рта, эфы. Другая рука - другой способ работы. Только теперь заглянул он в отверстие эфа, проверяя себя.

- Да, так работать может лишь один человек.

Внутри, на этикетке, черным ровным шрифтом было обозначено: "Joseph Guarnerius".

Это была этикетка мастера Джузеппе Гварнери, прозванного Дель Джезу. Он вспомнил, что недавно с террасы видел Дель Джезу, возвращающегося домой на рассвете; он шатался, разговаривал сам с собой, размахивал руками.

Да как же такой человек может работать? Как может выходить что-либо из его неверных рук? И все-таки... Он взял еще раз скрипку Гварнери и заиграл.

Какой большой, глубинный звук! И даже если выйти под открытое небо на кремоновскую площадь и заиграть перед большой толпой, - и тогда далеко кругом будет слышно.

С тех пор, как умер Николо Амати, его учитель, ни одна скрипка, ни у одного мастера не может сравниться по мягкости и блеску звука с его, Страдивари, скрипками! Но сила! В силе звука он, благородный мастер Антонио Страдивари, должен уступить этому пьянице. Значит его мастерство не было совершенно, значит нужно еще что-то, чего он не знает, а знает тот беспутный человек, чьи руки делали эту скрипку. Значит, не все еще им сделано и не полны его опыты над акустикой дерева, его опыты над составлением лаков. Свободный певучий тон его скрипок можно еще обогатить новыми красками, большой мощностью.

Он взял себя в руки. На старости лет не нужно слишком волноваться. И он успокоил себя тем, что звук гварнериевых скрипок резче, что его заказчики, знатные синьоры, не будут заказывать скрипок у Гварнери. Вот и теперь он получил заказ на квинтет: две скрипки, два альта и виолончель - от испанского двора. Заказ его радовал, он обдумывал его уже целую неделю, делал наброски, чертежи, выбирал дерево, решил попробовать новый способ прикрепления пружины. Он набросал ряд рисунков для инкрустаций, нарисовал герб высокого заказчика. Такие заказчики не пойдут к Гварнери, им не нужны его скрипки, потому что им не нужна глубина звука. Кроме того, Гварнери пьяница и буян. Он не может быть ему опасным противником. И все-таки Джузеппе Гварнери Дель Джезу омрачал последние годы Антонио Страдивари.

Еще спускаясь по лестнице, он услышал громкие голоса, доносящиеся из мастерской.

Обыкновенно ученики, приходя, сразу же направляются к своим верстакам и принимались за работу. Так было заведено издавна. Теперь они шумно разговаривали. Что-то видимо, случилось.

- Сегодня ночью, в три часа...

- Я сам не видел, мне рассказывала хозяйка, его вели по нашей улице...

- Что теперь будет с его учениками?

- Не знаю. Мастерская закрыта, на дверях весит замок...

- Какой мастер, - говорит Омобоно, - прежде всего пьяница, и этого давно следовало ожидать.

Страдивари вошел в мастерскую.

- Что случилось?

- Джузеппе Гварнери сегодня арестован и отведен в тюрьму, - сказал Бергонци печально.

Страдивари стоял как вкопанный посредине мастерской.

Вдруг у него задрожали колени.

Так вот как кончает Дель Джезу! Впрочем, этого, действительно, следовало ожидать. Пусть он теперь играет на своих скрипках и услаждает слух тюремщиков. Помещение, правда, маловато для его мощных скрипок, и слушатели, пожалуй, заткнут уши...

Итак, всему наступает свой черед. Как отчаянно боролись все Гварнери против неудач! Когда умер дядя этого Дель Джезу, Пьетро, его вдова Катарина взяла на себя мастерскую. Но мастерская должна была вскоре закрыться. Это - не женское дело, не рукоделие. Потом стали говорить: вот Джузеппе покажет. Еще Гварнери не погибли! И посмотрите, как он забьет самого старого Антонио! А теперь пришел черед и ему.

Страдивари не любил этого человека не только потому, что боялся соперничества и думал, что Гварнери превзошел его в мастерстве. Но вместе с Гварнери Дель Джезу вошел к кремоновским мастерам дух беспокойства и буйства. Мастерская его часто бывала закрыта, ученики распускались и увлекали за собой товарищей, которые работали у других мастеров. Страдивари сам прошел весь искус мастерства - от подмастерья до мастера, - он во всем любил порядок и чин. И жизнь Дель Джезу, смутная и непостоянная, была в его глазах недостойной мастера жизнью. Теперь ему конец. Из тюрьмы в кресло мастера возврата не бывает. Теперь он, Страдивари, остался один. Он строго посмотрел на своих учеников.

- Hе будем терять времени, - сказал он.

Зеленая гористая местность в нескольких верстах от Кремоны. И как серое, грязное пятно - мрачное низкое здание с решетками на окнах, окруженное зубчатой стеной. Высокие тяжелые ворота закрывают вход во двор. Это тюрьма, где томятся за толстыми стенами и железными дверьми люди.

Днем узники сидят в одиночных камерах, на ночь их переводят в большую полуподвальную камеру для спанья.

Человек с всклоченной бородой тихо сидит в одной из одиночных камер. Он здесь всего лишь несколько дней. До сих пор ему не было скучно. Он смотрел в окно на зелень, землю, небо, птиц, которые быстро носились мимо окна; часами, еле слышно, насвистывал какую-то однообразную мелодию. Он был занят своими мыслями. Теперь ему стало скучно от безделья, и он томился.

Сколько времени придется пробыть здесь?

Никто хорошенько не знает, за какое преступление он отбывает наказание. Когда вечером его переводят на ночевку в общую камеру, все его засыпают вопросами. Он охотно отвечает, но никто из его ответов не понимает ясно, в чем дело.

Знают, что его ремесло - делать скрипки.

Знает об этом и девочка, дочь тюремщика, которая бегает и играет возле тюрьмы.

Отец сказал как-то вечером:

- Этот человек делает, говорят, такие скрипки, которые стоят больших денег.

Однажды забрел к их двору бродячий музыкант, он был такой смешной, а на голове у него была большая черная шляпа. И он стал играть.

К ним близко ведь никто не подходит, люди не любят сюда приходить, да и стража отгоняет всех, кто чуть ближе подойдет к их воротам. А этот музыкант заиграл, и она упросила отца позволить ему доиграть. Когда стража все же прогнала его, она побежала за ним следом, далеко, и, когда никого вблизи не было, он вдруг подозвал ее и спросил ласково:

- Нравится тебе, как я играю?

- Она сказала:

- Нравится.

- Ты умеешь петь? Спой мне какую-нибудь песенку, - попросил он.

Она спела ему свою любимую песенку. Тогда человек в шляпе, даже не дослушав ее, положил скрипку на плечо и сыграл то, что она сейчас пела.

От радости она широко раскрыла глаза. Ей было приятно, что она слышит, как ее песенку играют на скрипке. Тогда музыкант сказал ей:

- Я буду приходить сюда и играть тебе каждый день все, что ты захочешь, но за это окажи мне услугу. Вот эту маленькую записку ты передашь заключенному, который сидит в той камере, - он указал на одно из окошек, - это он так хорошо умеет делать скрипки, и на его скрипке я играл. Он хороший человек, ты его не бойся. Отцу ничего не говори. А если ты записки не передашь, я тебе больше играть не буду.

Девочка бегала по тюремному двору, пела у ворот, все заключенные и стража знали ее, на нее обращали так же мало внимания, как на кошек, лазавших по крышам, и птиц, садившихся на окна.

Случалось ей юркнуть за отцом в тюремный низкий коридор. Пока отец открывал камеры, она смотрела во все глаза на заключенных. К этому привыкли.

Так ей удалось передать записку. Когда тюремщик во время вечернего обхода открыл дверь камеры и, крикнув: " Собирайся на ночь! ", прошел дальше, к следующим дверям, девочка юркнула внутрь камеры и торопливо сказала:

- Человек в большой черной шляпе обещал играть часто, каждый день, и за это он просил передать вам записку.

Она взглянула на него и подошла ближе.

- И еще он сказал, что скрипка, на которой он играл, сделана вами синьор арестант. Это правда?

Она подняла на него удивленные глаза.

Тогда он погладил ее по голове.

- Тебе надо идти, девочка. Нехорошо, если тебя застанут здесь.

Потом прибавил:

- Достань мне палочку и ножик. Хочешь, я тебе сделаю дудочку, и ты сможешь на ней играть?

Заключенный спрятал записку. Ему удалось ее прочесть только назавтра утром. В записке было написано: "Высокородному Джузеппе Гварнери Дель Джезу. - Любовь учеников всегда с тобою". Он крепко сжал в руке записку и улыбнулся.

Девочка подружилась с Гварнери. Сначала она приходила тайком, и отец не замечал этого, но когда раз девочка пришла домой и принесла звонкую деревянную дудочку, он заставил ее во всем признаться. И, странное дело, тюремщик не рассердился. Он повертел в пальцах гладкую дудочку и задумался.

Назавтра он зашел во вне урочное время в камеру Дель Джезу.

- Если нужно дерево, - отрывисто сказал он, - можно достать.

- Мне нужны мои инструменты, - сказал заключенный.

- Инструменты нельзя, - сказал тюремщик и ушел.

Через день он опять зашел в камеру.

- Какие инструменты? - спросил он.- Рубанок можно, а напильник нельзя. Если столярную пилу, то можно.

Так в камере Дель Джезу оказался обрубок еловой колоды, столярная пила и клей. Потом тюремщик достал у маляра, расписывавшего тюремную капеллу, лак.

И он был растроган собственным великодушием. Покойная жена его всегда говорила, что он достойный и хороший человек. Он облегчит жизнь этому несчастному, будет продавать его скрипки и брать за них высокую цену, а заключенному будет покупать табак и вино.

"Зачем заключенному нужны деньги?"

Вот только как сбывать скрипки, чтобы никто не знал об этом?

Он задумался.

"Регина, - подумал он о дочери. - Нет, она слишком мала для этого, пожалуй, не справится. Ну да ладно, посмотрим, - решил он. - Пусть делает скрипки, как-нибудь да сбудем".

Трудно Джузеппе Гварнери в маленькой низкой камере работать свои скрипки толстой пилой, большим рубанком, но дни теперь идут быстрее.

Первая скрипка, вторая, третья... Сменяются дни...

Тюремщик продает скрипки. У него появилось новое платье, он стал важный и толстый. По какой цене продает он скрипки? Этого не знает Джузеппе Гварнери Дель Джезу. Он получает табак и вино. И это все.

Это все, что ему осталось. Разве скрипки, которые он отдает тюремщику, хороши? Если б он мог не ставить на них свое имя!

Разве лак, который он употребляет, может улучшить звук? Он только глушит звук и делает его неподвижным. Кареты можно крыть этим лаком! Скрипка от него блестит - и только.

И все, что осталось Джузеппе Гварнери, - табак и вино. Иногда к нему приходит девочка. С нею он коротает часы. Она рассказывает новости, которые случаются в стенах тюрьмы. Больше она сама не знает, а если бы знала, боялась бы сказать: ей строго-настрого запрещено отцом болтать лишнее.

Отец следит за тем, чтобы заключенный не мог получать известие от друзей. Тюремщик боится: теперь это - очень важный, дорогой для него заключенный. На нем он наживается.

В промежутках между заказами Гварнери делает из обломка еловой доски для девочки длинную маленькую скрипку.

- Это - сордино, - объясняет он ей, - ее можно положить в карман. На ней играют учителя танцев в богатых домах, когда учат танцевать нарядных детей.

Девочка сидит тихо и внимательно слушает его рассказы. Бывает, что он рассказывает ей о жизни на воле, о своей мастерской, о своих скрипках. О них он говорит, как о людях. Случается, что он вдруг забывает о ее присутствии, вскакивает, начинает ходить широкими шагами по камере, размахивает руками, говорит мудреные для девочки слова. Тогда ей становится скучно, и она незаметно ускользает из камеры.
Смерть и вечная жизнь

С каждым годом все труднее становится Антонио Страдивари работать самому над своими скрипками. Теперь он должен прибегать к помощи других. Все чаще стала появляться на ярлычках его инструментов надпись:

Sotto la Disciplina d" Antonio

Stradiuari F. in Cremonae.1737.

Изменяет зрение, неверны руки, все труднее вырезать эфы, неровными пластами ложится лак.

Но бодрость и спокойствие не покидают мастера. Он продолжает свою ежедневную работу, рано встает, поднимается на свою террасу, сидит в мастерской за верстаком, часами работает в лаборатории.

Много времени нужно ему теперь, чтобы закончить начатую скрипку, но он все-таки доводит ее до конца, и на ярлычке с гордостью, дрожащей рукой, делает приписку:

D" Anni 92.

Antonius Stradivarius Gremonensis

Faciebat Anno 1736, D' Anni 92.

Обо всем, что волновало его прежде, он перестал думать; он прошел к определенному решению: свои секреты он унесет с собой в могилу. Пусть лучше никто не владеет ими, чем отдавать их людям, не имеющим ни таланта, ни любви, ни дерзости.

Своей семье он дал все, что мог: и богатство, и знатное имя.

За свою долгую жизнь он сделал около тысячи инструментов, которые рассеяны по всему миру. Ему пора и отдохнуть. Он расстается с жизнью спокойно. Теперь уж ничто не омрачает его последних лет. В Гварнери он ошибался. И как могло ему казаться, что этот несчастный, сидящий в тюрьме, мог чем-то помешать ему? Хорошие скрипки Гварнери были просто случайностью. Теперь это ясно и подтверждается фактами: скрипки, которые он теперь делает, грубые, несравнимы с прежними, тюремные скрипки недостойны кремонских мастеров. Мастер пал...

Он не хотел думать о том, в каких условиях работает Гварнери, какое дерево употребляет, как душно и темно в его камере, что инструменты, которыми он работает, скорее подходят для выделки стульев, чем для работы над скрипками.

Антонио Страдивари успокоился на том, что ошибался.

Перед домом Антонио Страдивари, на площади св. Доминика, толпятся люди.

Бегают мальчишки, заглядывая в окна. Окна завешаны темным полотном. Тихо, все разговаривают вполголоса...

- Девяносто четыре года прожил, не верится, что умер.

- Ненадолго жену пережил, очень он ее уважал.

- А что теперь будет с мастерской? Сыновья ведь не в старика.

- Закроют, верно. Паоло все продаст и деньги в карман положит.

- Да куда им деньги, и так отец довольно оставил.

Прибывают все новые лица, одни замешиваются в толпе, другие входят в дом; то и дело открываются двери, и тогда слышны плачущие голоса - это, по обычаям Италии, женщины громко оплакивают умершего.

Вошел в дверь высокий худощавый монах со склоненной головой.

- Смотрите, смотрите: Джузеппе пришел проститься с отцом. Он не очень-то часто к старику хаживал, не в ладах с отцом жил.

- Посторонись!

Подъехал катафалк, запряженный восемью лошадьми, украшенный перьями и цветами.

И тонко зазвонили погребальные колокола. Омобоно и Франческо на руках вынесли длинный и легкий гроб с телом отца и поставили на катафалк. И процессия двинулась.

Маленькие девочки, покрытые до пят белыми вуалями, сыпали цветы. По бокам, с каждой стороны шли женщины, одетые в черные платья, в черных густых вуалях, с большими зажженными свечами в руках.

За гробом торжественно и важно шли сыновья, за ними - ученики.

В черных рясах с капюшонами, опоясанные веревками, в грубых деревянных сандалиях шли густой толпой монахи ордена доминиканцев, в церкви которых купил еще при жизни почетное место для своего погребения мастер Антонио Страдивари.

Тянулись черные кареты, Лошадей вели под уздцы тихим шагом, потому что от дома Страдивари до церкви св. Доминика было очень недалеко. И лошади, чувствуя толпу, кивали белыми султанами на головах.

Так медленно, пристойно и важно хоронили в прохладный декабрьский день мастера Антонио Страдивари.

Дошли конца площади. В самом конце площади, на повороте, с похоронной процессией поравнялся конвой.

Конвой вел приземистого бородатого человека. Платье на нем было поношенное и легкое, декабрьский воздух прохладен, и он поеживался.

Вначале он с любопытством наблюдал за большим скоплением людей, - по-видимому, он отвык от этого. Потом его глаза сузились, а на лице появилось выражение человека, внезапно вспомнившего что-то давно забытое. Он стал пристально всматриваться в проходящих мимо людей.

- Кого хоронят?

Мимо проехал катафалк.

За катафалком вплотную шли двое важных и прямых, уже немолодых человека.

И он узнал их.

"Как они постарели..." - подумал он, и тогда только понял, кто это и за чьим гробом они идут, понял, что хоронят мастера Антонио Страдивари.

Так и не пришлось им встретиться, не пришлось поговорить с гордым стариком. А ему хотелось, он думал об этом не раз. Как же теперь его секреты? Кому оставил он их?

- Ну время не терпит, - сказал ему конвойный, - не останавливаться, идем...- И толкнул арестанта.

Арестант был Джузеппе Гварнери, возвращающийся с очередного допроса в тюрьму.

Запели певчие, слышны стали звуки органа, игравшего реквием в церкви.

Звонили тонкие колокола.

Хмурые и растерянные, сидят Омобоно и Франческо в мастерской отца.

Напрасны все поиски, все пересмотрено, все перерыто, никаких признаков записей, никаких рецептов составления лака, ничего, что могло бы пролить свет на секреты отца,объяснить, отчего их скрипки - точные копии отцовских - звучат по-иному.

Итак, напрасны все надежды. Славы отца им не добиться. Может быть, лучше поступить так, как предлагал Паола: бросить все и заняться другим делом? - Зачем вам это все, - говорит Паоло, - продайте мастерскую, охота сидеть целый день на одном месте за верстаком. Уж, право, мое ремесло лучше - купить- продать, и деньги в кармане.

Может быть, прав Паоло? Распустить учеников и закрыть мастерскую?

Что осталось в мастерской отца? Несколько готовых инструментов, а остальное - все разрозненные части, которые уже некому собрать так, как собрал бы их отец. Девятнадцать образцов для скрипичных бочков, на которых собственноручная подпись отца - на одном совсем свежая...

Но эти подписи, пожалуй, дороже самих частей; можно и не так удачно соединить разрозненные части, а знаменитая подпись, знакомая всей Кремоне и другим городам, за них поручится. Старик еще после смерти сработает для сыновей не одну скрипку.

А еще что? Да разве образцы эфов, сделанные из бумаги, да еще точный объмер эфов Амати из тончайшей меди, сделанный стариком в молодости, различные чертежи и рисунки для двенадцати струнной " виолы д' амур ", пятиструнной " виолы да гамба " ; эта виола была заказана знатной донной Висконти еще полстолетия назад. Рисунки грифов, смычков, частей смычка, тончайшая вязь для разрисовки бочков, наброски гербов фамилии Медичи - высоких покровителей и заказчиков, рисунки купидона для подгрифа и, наконец, деревянная печать для этикеток, сделанная из трех передвижных цифр: 1,6,6. Много лет добавлял отец знак за знаком к этому трехзначному числу, подчищая вторую шестерку и дописывая следующую цифру от руки, пока не кончился 17-век. тогда старик стер тонким ножом обе шестерки и оставил одну единицу - так привык он к старым цифрам. Тридцать семь лет приписывал он цифры к этой единицы, пока, наконец, цифры не остановились на тридцати семи: 1737.

Может прав Паоло?

И как когда-то, они продолжают мучительно завидовать отцу, который оставил им столько денег и вещей и унес с собой то, чего ни у кого не купишь, нигде не достанешь, - секрет мастерства.

- Нет, - вдруг упрямо сказал Франческо, - худо ли, хорошо ли мы будем продолжать работу отца, что ж делать, мы будем по-прежнему работать. Скажи Анжелике, пусть приберет мастерскую, а к дверям прикрепит объявление:" Принимаются заказы на скрипки, виолы, виолончели. Производится починка ".

И уселись за свои верстаки.

[Елена Орлова]

Скрипка Страдивари 1687 года на выставке в Palacio Real в Мадриде. Фото пользователя Xauxa с сайта wikipedia.org

[Елена Орлова]

Скрипка Страдивари за 3 000 000 долларов? Продано!

Скрипка работы Антонио Страдивари 1729 года была продана 3 апреля на аукционе «Кристи» в Нью-Йорке. Первоначальная стоимость лота составляла 1 000 000 долларов, но после торгов уникальный инструмент достался анонимному покупателю, согласившемуся заплатить 2 728 000 американских долларов.
Впрочем, эта внушительная сумма – совсем не рекордный показатель для работ итальянского мастера. В 2006 году другая скрипка Страдивари, названная «Хаммер», ушла с молотка за 3 500 000 долларов.
Этотже инструмент, носящий название «Соломон, экс-Ламберт», относится к позднему периоду творчества Страдивари, а потому его оценочная цена немного ниже.
Как сообщает РИА «Новости», предыдущим владельцем инструмента был Сеймур Соломон - нью-йоркский продюсер, создатель известного рекорд-лейбла «Vanguard». Он купил скрипку Страдивари в 1972 году всего за 44 тысячи долларов.
Интересно, как теперь Сеймур Соломон распорядится «наваром» – может, подпишет на свой лейбл ещё пару дюжин скучнейших кантри-певцов?

[Вераста Гертруда]

[Вераста Гертруда]

20 Золотых классических мелодий. Позаимствовала у Наты с Пробуждения. Только не пойму, загрузились или нет.

[Елена Орлова]

Отлично загрузились, мерси! Вот у меня задача: вчера вечером и всю ночь закачивала концерт, где солирует скрипка Страдивари. 500 МГ! Как мне сюда закачать, голову ломаю...